Парадокс христианской веры

Из цикла пасхальных проповедей священника Александра Шмемана

Протопресвитер Александр Шмеман (1921–1983) произнёс эту проповедь в эфире радио «Свобода», где он еженедельно выходил в эфир почти тридцать лет. Когда о. Александр говорил о парадоксальности христианской веры, у нас была страна победившего социализма, а западный мир начинал осознавать свой переход к постиндустриальному укладу. Обе противостоящие друг другу системы о. Александр воспринимал как глубоко антихристианские, поскольку каждая по-своему есть ересь о человеке. Уже после смерти о. Александра были изданы его «Дневники», в которых он, конечно же, мог говорить намного свободнее, чем в церкви или на радио. Его слова по-прежнему актуальны, они всё так же современны миру, то есть описывают наш, современный мир, хотя сам мир сильно изменился за последние сорок лет. В проблематике христианского отношения к человеку есть не только общественное измерение. Я хочу предварить проповедь о. Александра записью из его дневника от 1 марта 1980 года, где речь идёт о Православии:

Все в мире заняты всё больше и больше только своим. И все во имя своего убивают, убивают и убивают. И всюду — «освобождение», «справедливость» и «месть». Мир впадает в какое-то племенное состояние. А учёные историки с марксистским уклоном преспокойно применяют ко всему в мире свои «законы исторического развития». В мире рушится и распадается постепенно всё то, что так или иначе соединяет людей, кроме одного — национализма: кровного, слепого, дикого. Православные ливанцы вдруг с невероятной силой осознали себя «арабами» и т.д. Из христианства, из Православия во всяком случае, исчезают последние «приметы» вселенскости. Левая интеллигенция — в Америке, в Европе — служит последнему своему «богу» — третьему миру, не видя, не желая видеть, что и он движим исключительно своим первобытным национализмом, то есть опять своим, только своим. Мой вопрос: возможно ли ещё говорить о вселенскости Православия? И если говорить, то кому? Une cause perdue (фр. — «гиблое дело»). А вместе с тем без своего «сверхнационализма», то есть без чувства несводимости Церкви к «национальному», христианство уже не христианство… Неужели никто не видит безумия, заливающего мир?

Парадокс христианской веры

В пасхальные дни особенно чувствуется то, что можно назвать основным парадоксом христианской веры, — соединение в ней печали и радости: «Се бо прииде крестом радость всему миру». Крестом, то есть страданием, мучением, смертью. Пасхальной ночи, с её ликованием и светом, предшествует мрак Страстной недели, печаль Великой пятницы, пронизанной этим воплем с креста: «Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27:46). И само учение Христа всегда, всё время проникнуто этой двойственностью: «В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь: я победил мир» (Ин. 16:33).

Этот парадокс особенно важно почувствовать в наши дни, в эпоху борьбы с религией, попыток выкорчевать её из жизни и сознания людей. Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что на самой последней глубине именно этот парадокс христианской веры и является главной причиной ненависти к ней всех тех, кто прежде всего не желает креста, то есть узкого пути самоотречения, совершенствования, непрестанной внутренней борьбы.

Все современные идеологии борьбу за человеческое счастье, за осмысление человеческой жизни выносят из человеческой души наружу, все они полагают центр тяжести этой борьбы в политических, экономических и иных внешних формах устройства человеческого общества. Упрощая, можно сказать, что для этих идеологий человек является всегда не субъектом, а объектом исторического процесса; иными словами, начисто отрицаются внутренняя жизнь человека и решающее значение этой внутренней жизни для самого исторического процесса. Схематически столкновение этих идеологий с христианством можно изобразить так. Христианство говорит: всё зависит от тебя, от того внутреннего решения, которое только ты один можешь принять и осуществить, судьба всего мира в каком-то смысле зависит от тебя, от твоей внутренней свободы, чистоты, красоты, совершенства. Всё в этом мире, следовательно, бесконечно лично, и таким образом, творцом исторического процесса является личность. Христос не сказал ни одного слова о политических и социальных проблемах своего времени. Весь Его призыв всегда был обращён к каждому, к личности, вот к этому ты, а между тем невозможно отрицать, что исторически христианство осуществило самую радикальную из всех революций, ибо его учение о личности изнутри изменило психологию государства, общества, да, наконец, и всей культуры.

Антихристианская идеология, со своей стороны, настаивает не только на том, что от личности ничего не зависит в истории, но в конечном итоге она отрицает саму эту личность, ибо человек, по этой идеологии, является продуктом общества, а не наоборот. И поэтому вся его жизнь целиком зависит от форм этого общества. Христианство устами святого Серафима Саровского говорит: спаси себя, и спасутся около тебя тысячи. Антихристианская идеология говорит: ты не спасешь себя иначе, как прежде всего переменой общества и его форм. Там — в христианстве — перемена и преображение всего мира зависят от личности. Здесь — в материализме и коммунизме — перемена зависит от внешнего преображения общества. Отсюда вытекает призыв христианства к личной свободе и личной ответственности человека и, напротив, стремление материалистического коллектива до конца подчинить себе человека, слить его без остатка с партией, обществом, государством и так далее.

Спор этот, конечно, старый; он-то и привёл Христа к смерти; но в наши дни он возобновился с необычайной силой.

Технический прогресс, так называемые «завоевания науки», необходимость плана и организации как будто подтверждают учение антихристианское: всё в этом мире настолько превышает возможности человека, так безнадёжно, казалось бы, подчиняет его коллективу и растворяет в нём. Что могу я? Больше чем когда бы то ни было может казаться, что, проповедуя примат внутреннего над внешним, личности над коллективом, христианство ошибается, или же оно проповедует религиозный эгоизм — какое мне дело до мира? Я занят своей бессмертной личной душой.

Но так ли это? Опять-таки, можно не вдаваться в отвлечённости, а посмотреть кругом себя, чтобы убедиться в том, в какой кровавый хаос, в какую бессмыслицу, в какой страх и страдание завели людей идеологии, утверждающие примат внешнего над внутренним, подчиняя человека всегда и во всём безличному коллективу. И не пора ли пересмотреть это ходячее и столь устаревшее утверждение, согласно которому религия, вера, христианство, сосредоточивая внимание христианина на его внутреннем мире, тем самым уводит его от заботы о внешнем мире?

Когда-то Достоевский сказал, что нет и не может быть никакой любви к человечеству без веры в бессмертие души. С первого взгляда это утверждение может показаться спорным, если не абсурдным, — при чем тут бессмертие души? Ведь нужно добиваться элементарной свободы, справедливости, сытости. Не надо ли, напротив, забыть о бессмертии, чтобы полюбить смертного человека на этой земле? Достоевский утверждает: если нет веры в бессмертие, всё кончается ненавистью и рабством. Если вдуматься, то правда Достоевского, а за ним и правда христианства становятся самоочевидными, ибо если нет этого вечного и неразрушимого начала в человеке, того, что возвышает его над материей, то что же любить в нём? Так, рано или поздно миру придётся вернуться — увы, путём страшных страданий, крови и слез — к этим простым словам Евангелия: «Царство Божие внутрь вас есть» (Лк. 17:21). И всякий, кто узнал его, живёт его красотой, светом и истиной, в конечном итоге делает больше для мира и человечества, чем носители отвлечённых программ грядущего человеческого счастья, для которого сначала нужно лишить свободы и превратить в рабов чуть ли не всех людей.

Обо всем этом напоминают нам, свидетельствуют нам пасхальные дни. Ибо напоминают нам они об одном Человеке, не искавшем ничего, кроме торжества в душе человеческой Царства Божия, и вот, на протяжении тысячелетий, наполнившем мир Своим учением. Сейчас, по всей вероятности, мы достигли предела внешнего в мире. Но потому так показательно, что именно сейчас, сильнее, чем когда-либо, звучат голоса одиноких людей, зовущих нас назад — к внутреннему, к вечному, к бессмертному. Нужно ли называть имена Пастернака, Солженицына и столь многих других? Своим мужеством, своим творчеством они зовут нас к тому подлинному, что одно может вывести нас из тупика безличных идеологий, и имя этого подлинного — вера.