Три Рима-1

Вечный город глазами Николая Гоголя, Павла Муратова и Виктора Сонькина. Сегодня Гоголь

В уходящем году московский филолог Виктор Сонькин стал первым лауреатом премии «Просветитель» в номинации «гуманитарные науки» за книгу «Здесь был Рим». Для кого-то она, может, послужит первым заочным знакомством с Вечным городом, а для Игоря Зотова стала поводом вспомнить другие свои яркие римские литературные впечатления. Написанные в разные столетия, они, конечно же, разнятся по стилю и содержанию: «Рим» Гоголя, «Образы Италии» Муратова и эта книга Сонькина. Начнём с Гоголя.

Попробуй взглянуть на молнию, когда, раскроивши черные, как уголь, тучи, нестерпимо затрепещет она целым потопом блеска. Таковы очи у альбанки Аннунциаты. Всё напоминает в ней те античные времена, когда оживлялся мрамор и блистали скульптурные резцы.

Уже первые строки гоголевского «Рима» вызвали у меня восторг, а когда я дочитал до конца, решил: это лучшее из того, что написано на русском языке. С тех пор моё мнение не изменилось.

Известно, что Рим стал для Гоголя второй родиной. Здесь он прожил почти десять лет. И каких! Здесь был написаны первый том «Мертвых душ» и «Шинель», в Риме Гоголь завершил «Тараса Бульбу», «Женитьбу» и «Ревизора»...

«О России я могу писать только в Риме. Только там она предстаёт мне вся; во всей своей громаде». Любопытно, что самое первое опубликованное произведение Гоголя (1829 год) — неуклюже-романтическое юношеское стихотворение — называлось «Италия». Он словно предчувствовал свою «итальянскую» судьбу.

«Рим» впервые увидел свет в 1842 году в журнале «Москвитянин». В качестве жанра там значилось многообещающее слово «отрывок».

В этом отрывке без труда угадывается начало большого романа. Юный итальянский аристократ, получив в Париже блестящее образование, возвращается на родину.

Рим, как и вся Италия той поры, пребывает в состоянии летаргического сна. Провинциальная, тихая в отличие от бурной парижской жизнь сначала смущает героя:

 ...он уединился совершенно, принялся рассматривать Рим и сделался в этом отношении подобен иностранцу, который сначала бывает поражён мелочной, неблестящей его наружностью, испятнанными, тёмными домами, и с недоумением вопрошает, попадая из переулка в переулок: «Где же огромный древний Рим?»

Мало-помалу князь заново узнаёт свой родной город и, проникаясь его красотой и древностью, начинает ощущать в себе силы и желание пробудить Рим и Италию от векового сна. Гоголь же помогает своему герою, «зажигая» его той самой молнией, о которой речь шла в первых строках отрывка: в душе его рождается любовь к прекрасной Аннунциате, случайно увиденной им в карнавальном шествии... Увы, «Рим» так и остался навсегда отрывком на полсотни книжных страниц. Но и такой толики оказалось достаточно: это один из редких случаев, когда литература повлияла на мою личную судьбу.

Я прочитал «Рим» случайно, школьником. В советские годы он не входил ни в одну хрестоматию. Попался на глаза, когда я листал собрание сочинений Гоголя. Это было в 70-е годы прошлого столетия. Очень хорошо помню, что кроме восторга я ощутил ещё и уныние: мне никогда не увидать Рима! В те годы попасть за границу, а тем более в капиталистическую страну, было практически невозможно. Так родилась мечта — увидеть Рим.

До тех пор мои юношеские мечты были другого свойства: океаны, бури, острова, туземцы... — обычный юношеский набор. Качественный скачок — в Рим — случился благодаря Гоголю. Мой старший брат уже испытал подобное переживание, хотя и в несколько другом роде. К тому времени он был обладателем одной из богатейших коллекций виниловых пластинок (других в ту пору не знали) оперной музыки в Москве, главное место в которой занимала итальянская музыка. Продавщицы музыкальных магазинов оставляли ему те редкие оперные новинки, которые выходили в единственной в СССР звукозаписывающей фирме «Мелодия». В качестве, как правило, дурном, но и в нём ощущалась красота голосов «великанов бельканто» (так брат их называл): Карузо и Джильи, Каллас и Френи. Кроме того, приятели и приятели приятелей брата, да и просто спекулянты, время от времени доставляли ему пластинки из-за границы. Брат тратил на них все свои деньги, а я в том числе и по этой причине, не понимал его увлечения — жили мы, мягко говоря, небогато. Брат, студент журфака МГУ в ту пору, стал учить и испанский — преподавателей итальянского на факультете не было, а испанский  всё-таки на него похож.

Что и говорить: после гоголевского «Рима» я услышал бельканто совсем по-другому. Мечта обрела ещё и музыкальную форму. В поисках Рима (хотя уже и не только, время-то шло и возникали другие пристрастия) я бросил авиационный институт и поступил на филфак, стал учить романские языки — пусть ненамного, но всё ближе к Италии. В начале же 90-х стало ясно: Риму быть! Вернее, мне в Риме быть. Так и произошло. И возможно, это единственная мечта в моей жизни, которая воплотилась.

Но вернусь к Гоголю. Что бы получилось, если бы он оставил бесполезные попытки закончить «Мертвые души», а сосредоточился бы весь на «Риме»? Ведь в глубине-то души он, разумеется, понимал, что утопия на тогдашней русской почве невозможна. Что желание «перевоспитать» своего главного героя Чичикова, наставить отъявленного негодяя, каким тот предстаёт в первом томе поэмы, на путь истинный, обречено на провал.

Другое дело — Италия. В те годы она начинала своё новое возрождение — политическое. Уже на всеобщем слуху были имена Гарибальди и Мадзини, начинавших объединение раздробленной на протяжении долгих веков страны.

Князь «был поражён величием и блеском минувшей эпохи Италии. Он видел, как здесь кипел человек... целый ряд великих людей, столкнувшихся в одно и то же время; лира, циркуль, меч и палитра; храмы, воздвигающиеся среди браней и волнений; вражда, кровавая месть, великодушные черты и кучи романтических происшествий частной жизни среди политического, общественного вихря и чудная связь между ними...

И дальше: «И неужели, — думал он, — не воскреснет никогда её слава? Неужели нет средств возвратить минувший блеск её?»

Гоголевский «Рим» мог бы стать чем-то подобным итальянскому «Тарасу Бульбе», благо что главный герой всерьёз раздумывал о судьбах родного города и страны. Но не историческим, как «Бульба», романом, а романом из современной Гоголю итальянской жизни.

И этот, итальянский, «Бульба» наверняка получился бы солнечным в отличие от мрачноватого украинского. В том числе и благодаря истории любви, о зарождении которой мы только начинаем узнавать.

Увы! Гоголь и сжёг «Мертвые души», и недописал «Рим».

Но и таким «Рим» остаётся шедевром. Буквально вчера нашёл я неожиданную поддержку у советского классика Валентина Катаева. В одном из интервью на вопрос «Встретили ли вы сейчас у Гоголя то, что можно назвать «абсолютным шедевром» он отвечает так: «Рим»!!! Когда я перечитывал его, меня удивило, что раньше он мне не нравился, я как-то пробегал его, не вчитываясь, а теперь просто поражён».

Приятно щекочет самолюбие тот факт, что я-то понял это сразу.