"Три мушкетера", 170 лет

О горилке за столом Атоса и о том, что салом книгу не испортишь

Есть сокрушительная эстетическая правда и логика в том, что широкоизвестный историко-приключенческий роман из эпохи Людовика XIII был предъявлен вниманию советских читателей в наиболее достойной оправе именно издательством «Детская литература». Хотя, если вдуматься, что ж в «Трех мушкетерах», наполненных жестокостью и насилием, кровью и алкоголем, такого детского? И тем не менее это не просто литература – это одно из тех произведений, которые все время хочется держать в тумбочке у кровати и которые в кругу фанатов носят почтительное определение bible – «байбл», то есть в некотором смысле метакнига, не просто развлекающая интересными историями, но при этом еще и объясняющая, как все устроено, откуда что берется и куда что девается.

Первые мои «Три мушкетера», того самого издательства «Детская литература» с теми самыми иллюстрациями Ивана Кускова, на которых мушкетеры изображены какими-то несусветными, сверхчеловеческими красавцами, были в обложке бледно-кирпичного цвета, или, выражаясь языком Дюма, цвета fraise écrasé - давленной клубники.

Лет тридцать спустя, эту книгу постигла довольно трагическая участь - я не уследила, и при каких-то очередных переездах мама увезла ее в свой деревенский дом, а на мои слезные мольбы вернуть драгоценный «байбл» обратно, безжалостно отвечала, что ее, должно быть, уже съели мыши. Перед этим, однако, я успела зачитать несчастную книжку практически до дыр: когда мне было лет пять, я имела обыкновение, закончив «Трех мушкетеров», тут же открывать их снова и, полюбовавшись на форзаце продувной физиономией Д’Артаньяна, который делает выпад, наступив ботфортом на свою шляпу, принималась читать по новой. Правда, пропускала предисловие автора, предупреждавшего, что в героях со странными псевдогреческими именами нет на самом деле ничего мифологического, а скорее даже наоборот, все они имеют реальных прототипов с вполне человеческими фамилиями. Перечитывать это предисловие было не то чтобы скучно, но оно немножко расстраивало своей прозаичностью и деловитостью, в то время как хотелось скорее оказаться в гасконском доме, где плачущая мамаша снаряжает героя в путь, и самым ценным ее подарком в дорогу становится рецепт бальзама от дырок в шкуре, которых сыну, понятное дело, не избежать.

С родителями я любимую книжку не обсуждала, хотя бабушка часто норовила пересказать мне другой opus magnum плодовитого француза – историю про графа Монте-Кристо, в устном изложении почему-то не вызывавшую ни малейшего желания погружаться в книжные страницы. Видимо, представлялось малособлазнительным провести изрядное время в компании изможденного узника замка Иф, который годами трудится над подкопом, а остаток дней посвящает мстительному сведению счетов с обидчиками. То ли дело сидеть с мушкетерами по кабакам, требуя анжуйского, завтракать в бастионе Сен-Жерве, задирать гвардейцев кардинала и юбки субреток, как бы мимоходом непринужденно исполняя служебные обязанности, и вообще всячески развлекаться именно в том залихватском духе, который впоследствии выразился в песнях Юрия Ряшенцева к телевизионному мюзиклу: пора-пора-порадуемся на своем веку. Возможно, телешлягер с недавно отметившим 65-летие Михаилом Боярским в главной роли чрезвычайно уязвим с точки зрения киноискусства, но строчки из песен как-то быстро и естественно смешались с культовыми репликами из романа. Д’Артаньян чувствовал, что тупеет. Разучилась пить молодежь. Я дерусь, просто потому что дерусь. Ветчины, бездельник! Мы не в состоянии больше пить. Правда, припев мудрой философской песни «Почему бы и нет» в дворовых играх малообразованных советских подростков быстро превратился из pourquoi pas? в издевательское пол клопа. Но, возможно, и сам Дюма не обиделся бы на такой каламбур, – жалко, он совершил упоительное путешествие по России очень задолго до появления экранизации.

Не помню точно, вышел ли уже фильм к тому моменту, как мне захотелось обсудить «Трех мушкетеров» с компаньонами по пионерскому лагерю, однако попытка литературоведческого диспута с треском провалилась. В ответ на мои восторженные излияния одна девочка-лидерша, местная, так сказать, альфа-самка, презрительно переспросила: «Три мушкетера»? Да я там вообще ничего не поняла», явно давая понять, что я скорей всего вру, что еще в пять лет поняла решительно все. Для меня до сих пор остается загадкой, что там можно не понять, в этом абсолютно четко и прозрачно устроенном мире, разделенном на роялистов и кардиналистов. Причем возникает ощущение, что персонажи уже рождаются с определенной предрасположенностью к тому или другому, с определенной политической ориентацией, и дальнейшая смена курса уже невозможна. Это было бы так же странно, как поменяться черными и белыми шахматными фигурами в процессе игры, когда кардинал Ришелье пытается перевербовать Д’Артаньяна на свою сторону. Хитрый гасконец ловко выкручивается из щекотливого положения, хотя служащий эталоном порядочности и преданности Атос вдруг задушевно замечает младшему другу: Не знаю, не знаю, сделали ли вы правильный выбор, и тем самым если и не одобряет перебежчиков и двурушников, то как бы предлагает снисходительно относиться к этим очень человеческим слабостям. Возможно, в отсутствии излишней строгости к людям стоит искать разгадку удивительной популярности этого романа, в котором автор - сам далеко не идеал нравственности - максимально проявил свое лучшее качество – великодушие.

Если посмотреть со строгой и пуританской точки зрения, например, советского литературоведения, «Три мушкетера» совсем не похожи на типический роман воспитания, который «заставляет задуматься» и заняться нравственным самоусовершенствованием – с такого ракурса это книга если не откровенно вредная и аморальная, но немного сомнительная, и в ней, в общем-то, нет ни одного настоящего героя для подражания. Походить, правда, хочется на многих персонажей, иногда даже глаза разбегаются, но, присмотревшись, сильно засомневаешься: а действительно ли это сделает тебя лучше, гармоничнее, чище и сильнее. Даже описанный в самых лестных выражениях благородный «полубог» Атос, в сущности, угрюмый алкоголик с тяжелой психологической травмой, который не смог справиться с такой распространенной житейской проблемой как неудачная женитьба и большую часть жизни исправлял последствия этой ошибки. И, честно говоря, мне как с самого начала, так и до сих пор непонятно, почему нельзя было более снисходительно отнестись к графине де ла Фер, обнаружив у нее на плече злополучное клеймо.

Бедная девушка была воровкой, - почти с состраданием замечает писатель, в то время как огорошенный граф, ни муж и ни вдовец - воспользуемся дивной балладой из все того же мюзикла, решительно накидывает на дерево веревку, чтобы осуществить самосуд. Неубиваемая миледи, между тем, с годами вызывает все большую симпатию. Ну, хотя это скорее такая симпатия к опасному хищнику из породы кошачьих, на которого спокойнее смотреть через решетку зоопарка. Факт тот, что бедная девушка и воровать пошла едва ли от хорошей жизни, и на милосердие мужа имела основания надеяться, и на большую порядочность кардинала, в итоге кинувшего ее, несмотря на все ее усердие и преданность. В этой жестокости по отношению к миледи можно даже усмотреть личное желание Дюма свести счеты со всем женским родом, попортившим ему немало крови, хоть и доставившим немало удовольствия, и фраза Атоса: теперь, когда я вырвал тебе зубы, ехидна, кусайся, если можешь, звучит немного как ироническая шпилька самого автора в адрес всех его многочисленных жен, возлюбленных и содержанок.

Но вернемся к мужскому контингенту романа во всем разнообразии его недостатков. Главный герой Д’Артаньян - амбициозный провинциальный выскочка, на каждом шагу встревает в склоку и самым бессердечным образом нарушает отцовский наказ не продавать фамильного коня фантастической расцветки. Арамис – интриган, лицемер и  иезуит. Портос - просто недалекий обжора и альфонс. О сильных мира сего, решающих свои личные вопросы, жертвуя жизнями множества людей, и говорить нечего. Так что роман никоим образом не ставит во главу угла безупречный моральный облик, а скорее предлагает маленькому читателю в качестве похвальной стратегии умение интересно, весело и красиво жить, которым славился и сам автор «Трех мушкетеров». Эта жизненная установка особенно легко падает именно в русское сознание - в силу определенных особенностей национального характера, которые были крайне симпатичны Дюма, со всем пылом своего воображения романтизировавшего Россию. Русские, как замечает Андре Моруа в биографическом триптихе «Три Дюма», были ему по душе. Мужчины-великаны пили горькую, женщины слыли самыми красивыми в Европе. История страны изобиловала борьбой страстей и кровавыми драмами, мало известными во Франции. Сочетание, заманчивое для Дюма как человека и как писателя.

Вот и мы с детства романтизируем Францию, во многом благодаря «Трем мушкетерам». Часто в курортных и приморских городах самая живописная гостиничная вывеска принадлежит именно стилизованному под французский трактир заведению с тематическим названием. Однажды журналистская судьба забросила меня в Севастополь, где тогдашним летом был установлен температурный рекорд в 50 градусов по Цельсию. Спасал от изнурительного зноя только кондиционер в гостинице «Три мушкетера», где за завтраком мы рассаживались за деревянными столами, к которым были прикручены металлические таблички с именами героев Дюма. За столом с табличкой «Атос» мне каждое утро неукоснительно подавали «Завтрак №5», состоявший из сала и рюмки горилки. Кстати, по сообщению все того же Моруа, единственное, что не очень понравилось Дюма в России, где ему оказали великолепный прием, - это водка. Сведений об отношении выдающегося французского гастронома и кулинара к салу, увы, не сохранилось, возможно, ему просто не довелось попробовать этот деликатес. Но думается, такого рода закуска вполне могла прийтись ему по душе, недаром он вложил в уста одного эпизодического персонажа «Трех мушкетеров» рассуждения о том, что гусиный жир очень вкусно с вареньем.

Да и вообще сами «Три мушкетера» - довольно «жирная», наваристая, можно даже сказать «сальная» книга в хорошем смысле слова – противоположная ханжескому диетическому мировоззрению, боящемуся излишеств и крайностей в чем бы то ни было, начиная от питания и заканчивая воспитанием. Немного поумерив с возрастом творческую активность и собираясь уйти на покой, Дюма в какой-то момент решил перечитать «Трех мушкетеров», чтобы лично для себя определить их ценность. На вопрос сына, тезки и коллеги: «Что, папа, как тебе книжка?», Дюма-отец одобрительно воскликнул «Хорошо!» и добавил, что эта вещь, пожалуй, даже посильнее «Монте-Кристо». В этой связи вспоминается аналогичный апокриф про Льва Толстого – когда ему на склоне лет будто бы пересказали сюжет «Анны Карениной», он был изрядно удивлен тем, как он мог написать такую чушь. Но трудно себе представить более противоположных писателей, да и вообще людей, чем Толстой, служивший нравственным камертоном, и Дюма, в быту подававший не самый достойный пример для подражания. И уж точно пижон и бонвиван Дюма, питавший тщеславную слабость к орденам и прочим побрякушкам, не стал бы «опрощаться» и хвататься за соху, чтобы почувствовать себя по-настоящему тружеником. Он вполне довольствовался положением труженика пера, справедливо заявляя: Руки, написавшие за двадцать лет четыреста романов и тридцать пять драм, – это руки рабочего.

Впрочем, если уж сравнивать Александра Дюма-отца с кем-то из русских литераторов, то на параллели явно провоцирует его тезка Пушкин, не только по линии африканского происхождения и обусловленного им горячего темперамента и жизнелюбия, но и по той сказочной легкости, с какой они оба водили пером по бумаге. Довольно смешное стихотворение о природе таланта Дюма написал в 1927 году восторженный Игорь Северянин. В нем сквозь несколько экзальтированный слог проступает определение «чародейства» Дюма, над которым чахло не одно поколение литературоведов:

Дни детства. Новгородская зима.
Листы томов, янтарные, как листья.
Ах, нет изобразительнее кисти,
Как нет изобретательней ума.

Захватывающая кутерьма
Трех мушкетеров, участь Монте-Кристо.
Ты — рыцарство, ты — доблесть бескорыстья,
Блистательнейший Александр Дюма.

Вся жизнь твоя подобна редкой сказке.
Объектом гомерической огласки
Ты был всегда, великий чародей.

Любя тебя, как и во время оно,
Перед тобой клоню свои знамена,
Мишень усмешек будничных людей.

Усмешка – это, в общем, довольно часто доминирующее выражение лица при чтении «Трех мушкетеров». Но в данном случае, мы, будничные люди, усмехаемся не столько над сказочным простодушием авантюрного сюжета, в котором, с точки зрения обыденного здравого смысла и правдоподобия, нетрудно обнаружить легкую мишень, сколько над своей тягой к подвигам и приключениям. И хотя скептически настроенный граф де ла Фер уверял, что жизнь скучна, даже, когда в ней есть подвиги и приключения, без «Трех мушкетеров» на тумбочке у кровати будничная жизнь была бы еще более томительной и пресной.