Поезд-призрак в Уфалей

На ранних поездах Бориса Рыжего

Кажется, что история пригородного поезда "Свердловск/Екатеринбург – Верхний Уфалей" восходит к истории самой железной дороги. Всякое утро на памяти поколений этот поезд покидал свердловский вокзал, чтобы под вечер вернуться из Уфалея и тотчас снова покатить в Уфалей. Я, рожденный в семье дачников, начал ездить на этом дачном поезде раньше, чем выучился ходить. И вот на днях лента местных новостей принесла похоронку: с 1 февраля сего года нерентабельного уфалейского поезда больше не будет. Ну да, мы помним, сложные настали времена, и теперь нужно не только терпеливо затянуть пояса¸ но заодно и меньше колесить. Правда, у нескольких больших сел и деревень, лежащих между Екатеринбургом и Уфалеем, больше не будет прямого сообщения со столицей Урала, что, конечно, затруднит маршрут поселян, вздумай они, отдохнуть, допустим, на Крымском побережье или в Сочи. Впрочем, теперь они смогут отдыхать дома, коль скоро им больше не на чем ездить на работу в Екатеринбург. 

Но это проза. А речь о стихах. Но – окольными путями.

В конце 90-х я обычно ездил в Москву поездами. Фирменный № 15, "Урал", был законной гордостью Екатеринбурга и всей Свердловской железной дороги. По стране громыхали старые составы с дырявыми окнами и жуткими санузлами, но номер пятнадцатый словно ходил другими, воздушными путями. Проводники блестели пуговицами на ладно скроенных мундирах, не расставались с тряпками и пылесосами, дарили пассажирам внимание и заботу, мало того – были охочи  до творческих затей. В тот раз активный  женский голос объявил о поэтическом турнире, что состоится тотчас, под стук колес. Пассажирам предлагалось сочинить стихи, лирический герой которых  обнаруживает себя пассажиром железной дороги. Затем жюри под председательством начальника состава проведет бессонную ночь, чтобы утром, на подступах к Москве, объявить победителя и вручить ему памятный приз.

Я не пишу стихов. И редко их читаю в дороге. Но здесь у меня оказался под рукой томик Пастернака. А что, почему бы и нет? Я полистал, открыл "На ранних поездах".

Нет, это известные, это могут узнать. Все-таки в жюри начальник поезда, к тому же, как уверял один тогдашний художественный фильм Свердловской киностудии, среди проводников нынче много бывших филологов, не нашедших работы по профилю. Я пролистал к концу тома. Ага! Взял карандаш, врученный проводниками, и проказливо застрочил на бланке фирменного поезда:

Ну а вот уфалейский поворот. Было время, когда я, школьник старших классов, чесался сочинять стихи и мечтал о настоящих поэтических конкурсах и лаврах. Еженедельно летом я садился в пригородный уфалейский поезд, чтобы сойти на станции старинного села Мраморское, где наша семья держала дачу еще с тридцатых годов. Мне казалось романтичным взять и сочинить стихи в этом прозаично-душном, вечно переполненном вагоне. Я прикрывал глаза, я звал свою чахлую Музу, она все мешкала, наконец, нехотя влезала в вагон. И тут раздавался чудовищный, варварский грохот над головой. В рассказе Чехова дождь колотит так, будто кто-то босиком бегает по крыше. Но крыша пригородного уфалейского поезда чуралась метафор, по ней как раз и колотили натуральные ноги. Целая свора екатеринбургской шантрапы имела свой непреходящий драйв на этой крыше.  Они гурьбой забирались на Вторчермете, и когда состав шел уже по загородным просторам, начинали со свистом бегать, перепрыгивая с вагона на вагон. Муза была из таких, с мигренью, что не выносят адского грохота над головой, и я так и не написал ни одного стихотворения в уфалейском поезде, как, впрочем, и никогда ни в каком другом – история с плагиатом у Пастернака тому порукой. В те школьные годы я не понимал, чем буду заниматься в жизни, но точно знал, что никогда нигде не встречусь  с чумазыми обладателями ног, грохочущими по крыше над моей головой. Они ехали каким-то своим диким маршрутом, я другим – в другом направлении.

Незадолго до смерти Борис Рыжий работал в журнале «Урал». Мы делили с ним кабинет. Он сидел за столом напротив. Это был стол поэтов. Здесь до него сидела Майя Никулина, до нее – Николай Мережников.  Свою единственную прижизненную книгу стихов "И все такое…" Рыжий надписал мне за этим столом. Я взял книгу в руки, она открылась на 17 странице. "Я на крыше паровоза ехал в город Уфалей…". Я знал многие стихи этой книги, а это вот увидал впервые. "Черт возьми, Боря, так это был ты, там, на крыше!? – натужно засмеялся я. – Это из-за тебя я не написал в уфалейском поезде ни одного стиха?".  – "А зачем тебе? – пожал плечами Рыжий. – Я вот был на крыше – и написал, этого хватит".

Давно нет на свете Рыжего, завтра не станет уфалейского поезда, а стихи – еще и такие  стихи о потерянном рае – вот остались и стали вдобавок песней Сергея Никитина. А где было лучше – внизу, в переполненном вагоне, или наверху, переполненном пьяной волей, теперь уже и не поймешь.

1999