За что можно не любить Олега Янковского

О нескучных усах, законе рычага и телепатии

На экраны вышел документальный фильм "Янковский". Название не пытается ввести в заблуждение, фильм - об Олеге Янковском.

Скажу сразу, я был влюблен в него в детстве, а потом в том же самом детстве он мне перестал нравиться. Знаю, что  его любит вся страна, знаю, что, когда его не стало, целая нация посыпала себе голову пеплом, знаю, что о тех, кого нет, либо хорошо, либо ничего. Но я не собираюсь писать ничего плохого. Я хочу рассказать небольшую историю. Она о том, что актер иногда может быть важнее, чем генсек.

Мне было лет 10, когда я впервые посмотрел "Тот самый Мюнхгаузен". И это был срыв башки. Даже мама была против. Примерно тогда она рассказала мне о взаимоотношениях моего отца и сценариста Григория Горина. То есть никаких взаимоотношений не было. Но однажды отец отправил ему свой небольшой фельетон. Он назывался вроде "Что-то красное, в клеточку". Горин тогда со всех экранов говорил, что поддерживает молодых писателей. Мой отец как раз чувствовал себя молодым писателем и отправил. Но ответа не последовало, не было никакого ответа. Само собой, он переживал и на время забыл. И тут вдруг на телеэкране появляется Горин и читает монолог "Что-то синее, в полосочку". Мама сказала, что отцу очень понравился этот монолог, так сильно понравился, что ему даже начало казаться, что это не он сам его написал. Я точно не знаю, правдивая это история, или что-то в духе барона Мюнхгаузена, но для меня это семейная легенда, а у отца я так никогда и не сумел спросить, и уже поздно. Но даже эта история не могла меня остановить.

Мюнхгаузен был 100% моим героем. В нем было все, чего я никогда не видел по телевизору, даже когда смотрел на всех этих стоящих на трибуне мавзолея людей, а вдоль них шествовали нескончаемые демонстрации. В Мюнхгаузене был юмор, его глаза лучились иронией и добротой, и когда его показывали по телевизору, на улице не просто была хорошая погода, погода вовсе переставала существовать. Он был мудр, весел, благороден, поэтичен, и у него были эти бесподобные усы. Вообще, у меня никогда в жизни не складывалось с усами. Мне всегда казалось, что те, кто их носит, пытаются всего лишь выглядеть взрослее, прячут свою слабую верхнюю губу,  подражают полосатым котам, ленятся бриться, растят их, чтобы было чем заняться, когда заняться нечем, в конце концов, боятся, что их отравят, а потому вначале дают любую пищу продегустировать своим усам. Но тут было совсем другое. У него были нескучные усы! А это же совсем другой случай. Усы делали его лицо одновременно отважным и безумным, бравым и забавным. Они заставляли влюбляться! В Мюнхгаузене для меня-ребенка сосредоточилась вся суть мира: его безумие и гениальность. Я знал, что хочу стать точно таким же. И чтобы женщины рядом со мной падали, как изжаренные утки, а я мог легко забираться по лестнице на самое небо, потому что точно знал, что умею  летать, и был способен убедить в этом мир. Мюнхгаузен был волшебник, и это не были какие-то фокусы, это было сознание человека будущего, которое способно перекраивать физические законы под себя. 

Я помню, как на уроке физики учитель задал нам задачку на закон рычага. Он спросил, почему барон Мюнхгаузен не мог вытащить себя за волосы вместе с конем из болота. И я написал целое сочинение о том, что он точно бы смог, в этом просто не было никаких сомнений.

А потом Олег Янковский вдруг приехал в Калининград. Он выступал в кинотеатре "Заря", и я пошел на творческую встречу вместе с мамой, мы сели где-то достаточно близко, чтобы иметь возможность разглядеть каждую стрелочку на его лице. И это был все тот же головокружительно-овальный зал с куполом и звездами на небе, еще не отреставрированный. И вот он вошел и улыбнулся залу, и зал встал и зааплодировал. Но для меня что-то изменилось. Куда-то ушел свет. И тут я понял, у него не было усов.

Янковский говорил что-то, шутил, сиял во все стороны, отвечал на записки, но время для меня встало, и уже никуда не шло. Я думаю, так бывает, когда ваш мир рушится. А потом я собрался с силами, попросил у кого-то рядом ручку, отыскал клочок бумаги, написал вопрос и передал записку по рядам. Он говорил, шутил, сиял, а потом добрался до моей записки и прочитал вслух:

- Где Ваши усы, барон?

Скомкал и, не глядя в зал, проговорил:

- Ну, понятно же, что это был реквизит.

И все. И принялся зачитывать следующую записку. Дальше я уже не слушал, на глаза навернулись слезы, мне хотелось убежать на улицу, где наверняка в этот момент не существовало погоды. И внутри меня в этот момент как будто лопнула напряженная струна детства.

С тех пор я ему перестал верить. Я смотрел, как он несет свечу в "Ностальгии", как ее стремится задуть ветер, как он защищает ее рукой, будто донести свечу - это значит обрести смысл жизни и веру, но я не верил. Мне казалось, что все это реквизит, что он сам не верит в то, что делает, будто ему просто сказали нести свечу, и за то, что он донесет свечу до конца, он получит деньги, и сможет поставить свечу на край бассейна и пойти отдыхать. Я даже Мюнхгаузена перестал смотреть. Просто не мог себя заставить. Там тоже дул ветер, развевал его усы, а мне казалось, что вот сейчас  - чуть более сильный порыв, и они отвалятся и улетят. Ведь, наверняка, такое происходило во время съемок, наверняка, сохранилась версия фильма, где усы отлипли и летят, и вот сейчас нам случайно показывают эту самую версию. И я не мог смотреть.

Намного позже я пошел на "Роковые яйца", мне уже было лет 20, я уже прочитал всего Булгакова, это снова был зал "Зари", и я был готов простить эти усы. Но ничего не вышло. Я смотрел и думал, как они смогли заставить этого замечательного актера играть в этой жуткой картине. Ведь не мог он не знать, что она такая жуткая. Тогда мне казалось, что актеры с самого начала знают, каким получится фильм. Ведь они читают сценарий и могут выбирать. Ведь не мог он согласиться просто из-за того, что это Булгаков, просто из-за того, что это середина 90-х годов в России, и кино почти перестали снимать, а ему нужно кино, потому что только там можно дышать. Когда на тебя направлена камера, и ты вдруг создаешь целую Вселенную, просто посмотрев в камеру, улыбнувшись, и промолчав.  

Спустя годы я в какой-то момент ощутил, что Янковский настоящий. То есть не просто движущаяся на экране картинка, и не фигура на сцене, излучающая во все стороны обаяние, а что он соприкасается с людьми, с которыми я знаком. И я узнал, что у него есть сын. И что мой друг-режиссер, который переехал в Москву с ним дружит, и даже снимает у него квартиру. И я спросил, какой же у него сын. И он ответил.

А еще позже, ко мне подошел наш местный калининградский бизнесмен. Он начинал с того, что торговал замороженными продуктами, а потом вдруг организовал целую сеть клиник. И он заявил, что способен лечить на расстоянии. Ему даже не нужно встречаться с пациентом, ему просто нужно его согласие. И он сказал, что Янковский болен. И он сказал, что знает, что я часто приглашаю сюда актеров на творческие встречи. И один из тех, кого я приглашал, близкий друг Янковского. Он и сам пытался звонить Олегу Ивановичу, где-то раздобыл номер, но поговорить не удалось, трубку взял тот самый актер, выслушал и сообщил, что Янковского лечат лучшие доктора на свете. Телепат говорил со мной так убедительно, как барон Мюнхгаузен, который утверждал, что каждое утро с 8 до 10 утра у него запланирован подвиг. И на какое-то мгновение он даже сумел мне внушить, что жизнь Янковского в моих руках, на какое-то сумасшедшее мгновение, его глаза горели, он утверждал, что это он помог одному оскаровскому лауреату, когда у того обнаружили рак. Он шепнул мне имя на ухо и приложил палец к губам. Меня и сейчас останавливает этот палец. 

Я понимал, что скорей всего буду выглядеть глупо, потому что мои глаза не горят этим безумным светом, но я что-то предпринял, набрал пару номеров, раздобыл для него домашний телефон этого актера.

И вот я сижу на документальном фильме "Янковский" все в том же головокружительно-овальном зале кинотеатра "Заря",  я специально пришел на утренний сеанс. Я в зале один, и все эти ряды кресел спереди и сзади, а на экране очень крупно - Олег Янковский. Он взбирается по лестнице в небо, несет дрожащую на ветру свечу, стреляет из ружья, падает в реку, курит трубку, на голове у него черный капюшон, на голове у него шляпа, усы развеваются на ветру, а у меня в самом нутре глазниц стоят слезы. Кажется, я был дураком все эти годы.