Самаркандия Макса Бирштейна

Воспоминания художника о Самарканде 1941-1942 годов из книги "Азия"

Несколько лет назад художник Анна Бирштейн завершила публикацию серии книг-альбомов, посвященных творчеству ее отца Макса Авадьевича Бирштейна (1914-2000). В силу малого тиража эти издания нынче стали библиографической редкостью. В них живопись и графика Макса Бирштейна перемежаются его мемуарами, путевыми дневниками, сделанными во время многочисленных творческих экспедиций. Замечательный художник, он запечатлел русский Север, Грузию, Азию, Африку. С любезного разрешения Анны Бирштейн мы публикуем фрагмент воспоминаний ее отца из книги "Азия" и галерею рисунков и живописи, сделанных в Самарканде в 1941-42 годах. Бирштейн, одино из немногих, кто в условиях жестокого голода, бытовых лишений и смертельных болезней сохранял художническое любопытство и восприимчивость к красоте чужой культуры. В 1942 году Макс Бирштейн, студент Московского художественного института имени Сурикова, защитил в Самарканде диплом, председатель дипломной комиссии – Дмитрий Моор, оппонент – искусствовед Николай Пунин, и в 1943-м уехал в Москву. Он будет возвращаться в Азию снова и снова.

Самарканд

В детстве я мечтал о Самарканде. Он мне представлялся сказочной страной, Багдадом, страной Гарун аль-Рашида. Когда еще до войны, я прочел книгу Петрова-Водкина о Самарканде, мне еще сильнее захотелось попасть туда, особенно после знакомства с альбомом литографий Павла Кузнецова, посвященного изумительному Востоку. Мальчишкой я простаивал в Третьяковке перед “Торжествуют” Верещагина. Мог ли я тогда думать, что когда-то буду жить в худжии (келье) этого самого Регистана. И вот, страшная война, страшный 1941—42 год. Институт в Самарканде, и я каким-то чудом после тяжелой жизни в Туркмении, в Марах попадаю туда. Ура!

Поезд приходит на вокзал в Новый город. На мне старинная, еще дореволюционная папина шуба с котиковым воротником, в руках плетеная корзина, где все мое имущество и захваченные из Москвы три любимые книги. Я тащусь в Регистан в Старый город, где находится институт. Сейчас конец весны, начало лета, солнце шпарит вовсю. В своей профессорской шубе я прошел Новый город. Вот огромный пустырь, а за ним, как сказочный мираж восточной сказки, поднялся, сияя бирюзовым, сине-зеленым, лиловым, охристо-желтым великолепный Регистан.

Я приехал из голодной, страшноватой туркменской жизни. А здесь кругом ликует, бушует яркое изобилие, открытые лавочки ломятся всевозможными фруктами, дымятся шашлыки в палатках, прилавки завалены овощами, рисом, орехами, разноцветным изюмом, толстые продавцы-узбеки в дорогих халатах, подпоясаны ниже талии оранжевыми, красными расшитыми платками, в которых завернуты толстые пачки денег, на головах — черная с белым узором тюбетейка и над ухом заткнута прекрасная роза, хитро улыбаются глаза и кажется весело шевелятся толстые черные усы. У многих чалма синевато-серая, серая или розовая, а если белая или, кажется, зеленая, значит это хаджи, человек, посетивший Мекку.

Девочки и женщины продают круглые глянцевые поджаристые золотые, присыпанные какими-то зернышками, горячие, хрустящие, такие прекрасные и такие тогда недоступные, но такие вкуснейшие лепешки. А солнце светит ярко на темно-сине-лиловом небе. И мелко и сухо щелкают копытца маленьких, серых, мохнатых, милейших осликов, сидят на них важные сытые узбеки или мудрые седые старцы. Рай!

Много женщин в парандже. На голову накинут светло-серый или белый халат-накидка, сзади свешивается с головы один рукав. Паранджа — густая черная сетка, сплетенная из конского волоса, закрывает все лицо и свешивается почти до пояса. Женщина видит все, а ее не видно, она одета в широкие белые или серые одежды, полностью скрывающие фигуру. Яркие шаровары, оранжевые или красные, еле видны под длинной одеждой.

Наш институт находится в центре Самарканда, в Регистане. Но студенты живут и работают как бы колониями, пишут дипломы в разных местах: есть одна группа в Медресе на Ташкентской улице (Цыплаков, Генка Королев, Тегин, Боков, Рычагов). Я сперва жил в квартале бухарских евреев — Худжум, там синагога, недействующая, конечно, стоит в глубине двора, перед ней хауз (четырехугольный пруд).

В нашей компании — Игорь Рубинский, Коля Кучеров, Андрей Плотнов. Надо сказать, что мы жили окруженные этой обветшалой роскошью экзотического Востока, какой-то призрачной, голодной жизнью. Приехав чуть ли не на год после остальных, я сперва не мог понять и войти в эту жизнь.

Красок нам выдавали мало, вместо растворителя клопомор, помню, что когда выдали два флакончика масла, мы на нем жарили лепешки, достав где-то муку. Конечно, этот контраст действовал на всех: изобилие продуктов в палатках и голод. В день, по карточкам, мы получали половину серой довольно тощей лепешки.

Очень своеобразна была палатка, где мы получали по карточкам эти пол-лепешки. Выстраивались в палатку три очереди: одна — узбеки, вторая — узбечки и третья — эвакуированные.

В жизни института в Самарканде великолепна и велика роль студента 3-го курса Валентина Полякова, если бы не он, неизвестно, что с нами со всеми там было. Родиной Вали была Одесса, он был очень хорошим художником, и оказался замечательным организатором. Валя организовал живописно-графический комбинат “Бригада”. Сперва студенты писали сухой кистью портреты вождей, портреты Политбюро на привезенных еще из Москвы простынях, затем Валентин связался с шелкоткацкой фабрикой,
и портреты уже писались на шелку, их окружали шикарные орнаменты. Предприятие разрасталось. Помощниками Полякова были: Степан Дудник и Николай Передний. Была бухгалтерия, печати, наши профессора были приглашены в Совет и получали деньги. Преподаватель марксизма-ленинизма с характерной фамилией Дурыкин был цензором, ставил на продукцию печать и подпись главлита. Он тоже получал зарплату. Предприятие разрасталось, появились печатные станки, и портреты уже стали печатать. Затем организовали заказы для других городов, наши студенты- монументалисты получили заказ расписать вокзал чуть ли не в Новосибирске. Когда можно уже было возвращаться в Москву, стало очень сложно ликвидировать это “огромное” предприятие. Когда я приехал в Самарканд, конечно, почти без денег, использовал нашу московскую полотняную, каким-то чудом сохранившуюся простыню и получил от Вали Полякова заказ на портреты членов Политбюро. С немалым трудом выполнил эту работу.

Был еще один способ заработать, но это уже позже, весной, когда стало тепло, и все зацвело, но еще не наступила такая страшная жара. Маленькими бригадами мы, “бродячие художники”, отправлялись пешком из Самарканда в ближайший колхоз, в кишлак. Предлагали оформить чайхану, иногда на белой стене деревенской чайханы мы писали картину, например, подвиг Кичкар Турдыева: это узбекский герой войны, который ворвался в немецкий окоп и зарубил немцев саперной лопатой. Узбеки щелкают языком, удивляются, неужели это изображена правда или это “агитация”. За работу мы получаем или деньги, или натурой: лепешками, мукой. В нашей бригаде: Чингиз Ахмаров (в будущем народный художник Узбекистана), Петя Малышев и я. Если мы рисуем портрет, то обязательно в фас, профиль заказчик не признает, тени под носом и щеками не поощряются, необходимо нарисовать все пуговицы и если есть значки, выполнить надо все в точности. Чингиз Ахмаров, прекрасный знаток и любитель персидской миниатюры и вообще восточного искусства, выполнял эти портреты мастерски.

Шла война, было тяжело, голодно, да и зима оказалась морозной, чуть ли не 20 градусов мороза и полно снега. Помню, Коля Шеберстов, наш студент-график, высокий блондин, откуда-то с Волги, читал, окая, свои стихи “В Самарканде снег такой же белый, как в любом селе у нас в России”. К сожалению, забыл стихи, помню еще строчку “и снится нам московским эмигрантам”.

А сказочный Самарканд окружал нас минаретами Регистана, бирюзой и лазурью Шахи - Зинда и Биби-Ханым. Удивителен сказочный, восточный базар, где мы продаем свои последние шмотки.

Ночью слышится низкий хрипловатый звон больших колокольчиков — через город идет караван верблюдов. А днем их полно на верблюжьем базаре, высоко подняты их гордые презрительные головы. Теперь их в Самарканде нет, да и ослик большая редкость, а тогда их было сотни.

Сердечно благодарим Анну Бирштейн и Александра Горшкова за помощь в публикации!