
Как пережить знаменитое крымское землетрясение и другие неприятности
Фрагмент из новой биографии Михаила Зощенко, написанной Валерием Поповым
3 августа 2015ВСТРЕЧА С ЗОЩЕНКО
Впервые я услышал про Михаила Зощенко в школе. И сразу — интересное! Наша учительница литературы Зоя Александровна разносила в пух и прах сочинение нашего классного хулигана Трошкина: "Глупость, безграмотность! Ну просто Зощенко какой-то!" Класс радостно загудел: "Почитайте, почитайте!" Трошкин порой такое загибал! И Зощенко тоже меня заинтересовал: в общей скуке что-то необычное! И надежды оправдались.
Перед первым курсом нас, поступивших в институт, послали копать картошку в дальний колхоз. И лучшего нельзя было придумать. Там уж мы отпраздновали наш успех! Песни наши, явившиеся вдруг непонятно откуда, полны были вольности и дерзости. Мы наконец избавились от "торжественных школьных линеек", от невыносимых уже "образов наших современников"… И вообще — шел 1957 год, начиналась свобода.
С этой песней мы в кузове грузовика выезжали в поле. Бывшие школьные отличники (таких на нашем курсе было большинство) вырвались на волю! Хотелось петь запрещенные песни, по-новому говорить. Мы искали язык. И нашли его. По вечерам мы нашей компанией шли в соседнюю деревню, за четыре километра. И не на танцы! Танцы как раз были на нашей центральной усадьбе, а там — копали картошку второкурсники, и среди них был брат одного из нас. Мы входили в просторную избу, освещенную керосиновой лампой, — и ложились на матрас или на пол. Видимо, чтобы не упасть от хохота. Хозяева-второкурсники по очереди, вырывая книжонку друг у друга из рук, читали вслух Зощенко:
Землетрясение
От хохота дребезжали стекла. И "словарь Зощенко" стал нашим словарем. Он помогал нам жить, дал "спасительные формулировки". Так, оказавшись в сложной ситуации, после задумчивой паузы ставили на стол бутылку, приговаривая: "Чего-чего другого, а уж это…!" И никто не спорил.
И теперь у нас было оправдание для друга, совершившего ошибку, перешедшую в неприятность: "…тем более, он еще не знал, что будет землетрясение… Так что, чего же особенного было ждать?" И такая трактовка успокаивала, вселяла бодрость.
Если кто-то приходил не вовремя, можно было сказать: "Ну, сходи на улицу, поколбасись немножко" — и он, не обижаясь, шел "колбаситься".
Клан любителей Зощенко, образовавшийся в институте, жил и потом. Встретить своего — значило получить шанс. Помню, мы пришли к главному конструктору одного серьезного "почтового ящика" (так назывались секретные институты), представили ему результаты испытаний их аппаратуры, проведенных нами в полевых условиях, — аппаратура показала результаты несколько неожиданные… И он был поражен. И, присвистнув, сказал: "…Та-а-ак!.. а параллельно с этим происходит знаменитое крымское землетрясение!" — и мы сразу сроднились и всё решили. Это конкретное "крымское землетрясение" мы пережили… как и Снопков.
…Продрал свои очи наш Снопков и думает: “Мать честная, куда ж это меня занесло? Неужели, думает, я в пьяном виде вчерась еще куда-нибудь зашел? Ишь ты, кругом какое разрозненное хозяйство! Только не понять — чье. Нет, думает, нехорошо так в дым напиваться. Алкоголь, думает, действительно чересчур вредный напиток, ни черта в памяти не остается”.
Зощенко никогда не берет привычные слова, уже стертые и потерявшие смак — он обязательно "вывернет наизнанку" и слово, и явление — и мы видим вдруг нечто новое, и гораздо более точное. Привычнее было сказать "разоренное хозяйство"… и никакой реакции: "Что значит — “разоренное”? Кем?" А у Зощенко — "разрозненное хозяйство" — и точность созданного им слова вызывает восторг: Вот именно — “разрозненное”! После землетрясения всё “врозь”.
…И так ему на душе неловко стало, неинтересно. “Эва, думает, забрел куда. Еще спасибо, думает, во дворе прилег, а ну-те на улице: мотор может меня раздавить или собака может чего-нибудь такое отгрызть. Надо, думает, полегче пить или вовсе бросить”.
Именно этой фразой мы воспитывали себя: Надо полегче пить или вовсе бросить — и, по указанию классика, делали кто этак, а кто так.
Стало ему нехорошо от этих всех мыслей, загорюнился он, вынул из кармана остатние полбутылки и тут же от полного огорчения выкушал. Выкушал Снопков свою жидкость и обратно захмелел.
Эта универсальная фраза годилась для многих случаев. Когда наш начальник секретного отдела в сотый раз рассказывал нам о том, как мы должны быть бдительны и как был наказан за утерю печати один сотрудник в сороковом году, причем рассказчик постепенно приходил в экстаз — у нас была наготове фраза из Зощенко: Выкушал Снопков свою жидкость и обратно захмелел.
Нам главное — захмелеть. Неважно от чего.
И эта фраза тоже стала нашей любимой. Когда шла речь о каком-нибудь очередном ужасе нашей жизни — мы говорили, снимая напряжение, что- нибудь вроде: "…Ну , думаю, никто особенно не поразился".
Геройский человек этот Снопков! Пример стойкости! И конец — поучительный, бодрый:
И — подводя итог своей "довольно продолговатой" жизни, скажу так: "Зощенко спас!" Неприятности у него в руках становились смешными. Мы все пережили самые разные экономические и политические потрясения как-то так… как пережил Снопков знаменитое крымское землетрясение... Бодро! Мой сокурсник Слава Самсонов рассказывал, что мама читала Зощенко вслух в бомбоубежище, дом содрогался от взрывов, а народ хохотал.
О Зощенко принято писать в траурном стиле... Мол — "сломали", "сломался". Эх, люди! Гляньте-ка на себя. А Зощенко — лучше всех. И написал. И прожил. Об этом и хочу рассказать.