Полет "человечкиной души"

О воздушном летании в России. Алексей Балабанов - 60.

А я включил туда одного парня безумного, который сам на воздушном шаре был. Приехал в Нерехту со своим воздушным шаром и полетел, а я его снял на колокольне, как в летописи. Получилось ни то ни се.

Алексей Балабанов в книге "Балабанов"

Создатели фильма “О воздушном летании в России” (1989 г.) сценарист Владимир Суворов и режиссер Алексей Балабанов считали, что фильм не удался. Основной причиной неудачи Суворов, с которым мы беседовали в прошлом году, назвал технический брак съемки, заметно урезавший возможности монтажа и критически повлиявший на качество изображения. Куда меньше его беспокоит то, что Балабанов “перефигачил” сценарий, превратив “фантасмагорию и жесткий стеб”, в “ностальгию о “России, которую мы потеряли”. Сам Балабанов считал фильм неровным, хотя сценой полета на воздушном шаре остался доволен.

Критик Андрей Карташов, описывая фильм, находит в нем отголоски магического реализма, где исторический сюжет приобретает мифологическое измерение. Вспомним, что сам режиссер, годы спустя, определял жанр своих фильмов как “фантастический реализм”. Учитывая, что для героев произведений магического реализма фантастические элементы являются нормой, а герой фильмов Балабанова живет мечтой о чуде и в конфликте с реальностью, совсем не Маркес приходит на ум. В первом после окончания Высших курсов сценаристов и режиссеров самостоятельном киноопыте Балабанова мне видится его близость к “великому изографу” Николаю Лескову.

Годы спустя, Балабанов будет часто упминать о любви к “Соборянам” Лескова. Его последний сценарий “Мой брат умер” наполнен цитатами из “Запечатленного ангела” и “Соборян”. В фильме “О воздушном летании в России”, как потом и в других его картинах, как и в произведениях Лескова, граница между “баснословной легендой” и повседневностью зыбка. В одном кадре его герой может казаться ничтожной точкой, затерявшейся на просторах вселенной, а в другом – его глаза зияют черными дырами, готовыми поглотить мир. Центральный конфликт у обоих художников – это конфликт героя с данной ему реальностью. Их герои отказываются эту несправедливую реальность признавать, отказываются следовать ее правилам, ищут свою правду.

Рассматривая творчество режиссера под таким углом, “О воздушном летании…” можно смело поместить в балабановский канон, не только потому, что там есть и прибытие поезда, и элементы фарса, и своеобычный патриотический заряд. Этот фильм еще и о противостоянии с реальностью. Лёшка снял кино о мечте, – говорит Владимир Суворов, соратник и друг Балабанова еще со Свердловской киностудии.

В 1988 году Андрей Загданский и Александр Роднянский организовали на "Киевнаучфильме" независимую киностудию “Четверг”. Никакого отношения к научно-популярному кино это не имело, и под маркой научно-популярные кино, они снимали документальные фильмы, – вспоминает Суворов, – Я рассказал им историю с Сулукадзевым. Был такой "фэйкмэн", небезызвестный производитель фейков в 18-м веке. 

Работы тогда было мало, и Суворов позвал Балабанова. Балабанов переписал сценарий Суворова и Валерия Балаяна. Исчез жесткий стеб, на котором был построен первоначальный замысел. Суворов рассказывает: Это был документальный фарс, такое мокьюментари с громадным количеством постановок через документалистику, с некоей фигурой императора который ходит где-то за кадром, и только изредка появляются то носок его ботфорта, то палка, которая всем грозит. То есть, это сейчас называется "мокьюментари". А тогда это никак не называлось.

Что же получилось в итоге? Фильм, который и сегодня нельзя назвать "мокьюментари", вмещает в себя сразу несколько историй.

История первая – фарс. Провинциальный город Нерехта в Костромской области празднует свое 775-летие. Рубеж 90-х, советский большой стиль канул в лету, но его пафос эхом звучит в наигранных монологах с наскоро сколоченной сцены. Рядом с ведущими в белом – невесть откуда взявшийся крестный ход, тут же и актеры в традиционных русских костюмах. Праздник этот, как и сама личность воздухоплавателя Крякутного, – мистификация.

Мы там им организовали городской праздник, – вспоминает Суворов – и он, по-моему, стал после этого традицией. Я созвонился с мэрией: у вас же родился основоположник мирового воздухоплавания! Нам отвечают: Да, конечно!!! А откуда вы знаете? Я: Ну как же, конечно, основоположник у вас родился. Хотите, мы вам привезем воздушный шар, вы его надуете и полетите? Они сказали: Да, безусловно.

Тут начинается вторая история, та, что о мечте. Действительно, кинематогргафисты привезли воздушный шар. А с ним на нерехтский перрон ступил воздухоплаватель-энтузиаст Сергей Ноздрин. Его нашел Суворов, то ли под Ростовом, то ли под Орлом. Полет Ноздрина на воздушном шаре должен был стать и центральным событием праздника, и центральным событием фильма.

А заодно и первым полетом над Нерехтой. Ведь никакого Крякутного, “основоположника мирового воздухоплавания”, не было. Да, был некий Сулакадзев, “фэйкмэн”, как называет его Суворов. Сулуказдзев был коллекционером рукописей, который, чтобы придать ценности своей коллекции, не брезговал и подделкой. Одной из самых знаменитых и долгоиграющих подделок стала легенда о полете Крякутного. В 19-ом веке литературный историк Александр Пыпин охарактеризует подделки, о которых Суворов мечтал снять целую трилогию, как “смесь действительно существующего с выдуманным.” Такое определение подойдет и к “О воздушном летании…”, и к другим полудокументальным фильмам Балабанова: “рок-н-ролльным” короткометражкам и дипломному “Насте и Егору” (1989), где большая часть экранных событий была, говоря современным языком, “спродюсирована”.

Крякутной пригодился отечеству в середине прошлого века во время борьбы с космополитами в качестве нашего ответа их “воздушному летанию” и Монгольфье всяким.^[1] Недаром ведь имя Крякутного Сулакадзев вписал поверх самого настоящего свидетельства о “крещеном немеце Фурцеле”. Оказывается, на шаре летал вовсе не русский подьячий, а самый настоящий немец. Но стоило вмешаться  Сулакадзеву, и русское “тесто” поглотило очередного хитроумного немца, и непреложную логику и реальность его полета. Чем не лесковский сюжет?

Кружение вокруг мнимости, так словами Льва Аннинского о “Запечатленном ангеле”, можно определить и лейтмотив “О воздушном летании…” Из-под ярких красок “народного” праздника, вот-вот и покажет свои рога чертенок. А Балабанов по-лесковски ищет правды, ищет вопреки очевидной реальности.

Ноздрин и его аэростат высадились на пустом перроне в Нерехте, подобно тому, как одинокими странниками выйдут в свое время на перроны незнакомых станций и полустанков Трофим, Данила и молодой доктор Поляков.  Накачал он свой шар “дымом вонючим” и взлетел “выше колокольни”, как и было запланировано. Но ассистент оператора ошибся, заряжая камеру: пленка легла к объективу обратной, глянцевой стороной. Снятый таким образом метраж нельзя использовать: изображение не в фокусе, а цвета приглушены. Для короткометражного фильма такой технический брак фатален, так как потерян был весь центральный эпизод. Материал должен был отправиться в корзину, но Балабанов вернулся в Киев и взялся монтировать фильм из того, что было, вопреки профессиональной логике.

Эхо этой неудачи слышно в киноновелле “Трофимъ” (1995). Бородатый визаж неуклюжего крестьянина, заслонивший исторически важную документацию “Прибытия Русского Поезда”, является, с точки зрения маститого режиссера (в этой роли Алексей Ю. Герман), фактическим браком. Безжалостно отброшена пленка, с ней отвергнут и “неформатный” герой, которому, из-за его непомерности не находится места ни в жизни, ни на экране. В “Трофиме” Балабанов впервые снимается в роли режиссера. Не удивительно, что его герой раздобыл заветные 14 метров: способность выуживать из архивов редкие материалы отличала Балабанова еще во время работы на Свердловской киностудии. Документалист Лев Ефимов, у которого Балабанов работал ассистентом, восхищался его работой в архиве. Владимир Суворов рассказывал о том, как Балабанову удалось найти затерянные кадры давно забытой войны с Финляндией во время их совместной работы над фильмом “Пограничный конфликт” (1991 г.).

30 лет назад режиссер, который станет знаменит безотходными съемками, смог извлечь из бракованного метража несколько минут полета и – неожиданно пронзительные кадры воздушного шара, бьющегося и вздымающегося на земле, как гигантское черное сердце. Вместо того, чтобы стать центральным событием городского праздника, полет блаженного аэронавта, кажется, происходит на задворках, где-то между строк официального нарратива. Вот он летит над лугом, деревянными избами, над дедом на завалинке, бормочущим легенду, а где-то далеко-далеко осталась эстрада с ряжеными, празднующими фальшивку.

Место этому полету не здесь, а в ушедшем, канувшем в историю городе. Старинную открытку вида Нерехты сменяет вид на город 1989 года, и теперь шар летит над торговыми рядами, старой колокольней в строительных лесах, над обезглавленной церковью и провинциальной улицей с одиноко мчащейся машиной. Летит, словно посланник из прошлого. Где-то в небесах крошечный человечек неуклюже борется с пульсирующим шаром, и музыка Шнитке заглушает тщательную декламацию ведущих. Как и в подделках Сулакадзева, реальность здесь перетекает в  фантазию, и граница между тем и другим почти незаметна. Мы наблюдаем, как рождается тот самый “фантастический реализм”. По Льву Аннинскому – фантастический образ ориентации в фантастической действительности. И оказывается уместной ностальгическая нерезкость и мутность красок – результат брака пленки. А чудом избежавший монтажной корзины воздухоплаватель получает чудесную возможность быть увиденным, а значит увековеченным, превращенным в миф.

Да, конечно, легенда развенчана – в кадре появляется уместно саркастичный Суворов с тростью и бородкой, что твой Воланд, и безжалостно дискредитирует Сулакадзева и его “летопись”. Но фильм и не собирается отдавать должное всеми забытому немцу Фурцелю. Историческая справедливость и точность Балабанова не интересуют. Он ищет другой справедливости, справедливости к “человечкиной душе” слетавшего-таки на шаре Ноздрина.

Под конец нашего разговора Суворов вздохнул: Леха этих чудиков любил. И не для кино, как я... Они ему были дороги, у него не было отстраненности в отношении. И цинизма у него не было никакого, вот беда. А ведь это очень болезненно...