В лес виза не нужна

  В первой половине 80-х прославилась рок-группа «Круиз». Здание тульской филармонии брали штурмом оголтелые толпы, наиболее ловкие буквально ползли к кассе по головам наиболее терпеливых. У «Круиза» среди прочих любопытных песенок была следующая: Послушай, человек, Я – дерево, Ни рук, ни ног, Беззащитное созданье. Хотя и лишено сознанья, Но всё же я твой лучший друг… Чуть позже массовыми тиражами начали издавать раннего Николая Заболоцкого, у которого отыскалось похожее: Вот мы нашли поляну молодую, Мы встали в разные углы, Мы стали тоньше. Головы растут, И небо приближается навстречу. Затвердевают мягкие тела, Блаженно древенеют вены, И ног проросших больше не поднять, Не опустить раскинутые руки… Сходс

Когда нас душили за горло, мы строили радио-башни

                        Андрей Сарабьянов. Башня. 2014, х/м   Николай Кузнецов 1904-1924          РАДИО-БАШНЯ В синеву на полтораста метров, Откуда видны далекие пашни, До туч, гоняемых ветром. Выросла радио-башня. Сжималось кольцо блокады, Когда наши рабочие плечи Поднимали эту громаду

Почти романс. Мотив народный, слова Риммы Марковой

На войну мы поехали легко. Помню, взяли: спиртные напитки, колбасу копчёную, бинты. В Джаве БТР газанул рядом с нашей машиной, прямо в окно: оглохли и сидели чумазые. На войне уже было почти спокойно, только мы препирались друг с другом: носить на рукаве белые повязки, чтоб нас от неприятеля отличали, или так пронесёт. В сосновом лесу рядом с городом было много убитых. Вокруг суетились прифронтовые службы и любознательные исследователи, ботинок на покойниках не было, на некоторых телах лежали коробки спичек - если есть бензин, можешь жечь поверженного противника. Победители  собирали трофеи на память. Было жарко. В приграничной пустой деревне горел дом, мы вошли во двор, и к нам со всех ног побежали разноцветные куры, прижались к ногам. Красивый военный мужчина стоял у дороги и все

Поэзия перед расстрелом

Это написано в тюрьме, незадолго перед расстрелом, и этим предчувствием (хотя Васильев надеется, что его отправят в ссылку, судя по третьей строке) стихотворение наэлектризовано. Одно из самых пронзительных в русской литературе. Снегири взлетают красногруды... Скоро ль, скоро ль на беду мою Я увижу волчьи изумруды В нелюдимом, северном краю. Будем мы печальны, одиноки И пахучи, словно дикий мёд. Незаметно все приблизит сроки, Седина нам кудри обовьёт. Я скажу тогда тебе, подруга: «Дни летят, как по ветру листье, Хорошо, что мы нашли друг друга, В прежней жизни потерявши всё...   P.S. от редакции Павел Васильев (1909–1937) ― русский поэт. Родился в Зайсане (нын. Казахстан) в семье учителя и крестьянки. Одно из первых стихотворений, написанных ещё в школ

Николай Олейников «Генриетте Давыдовне»

С поэтом Олейниковым я впервые столкнулся в подвале другого поэта Б.У. Кашкина. Во времена повального увлечения Хармсом. Б.У. Кашкин же в его адрес кривился, а вот Олейникова превозносил. Мне Олейников показался немного неправильным. Недоделанным, что ли. Ну почему он не может в рифму писать? Почему демонстративно сбивается с ритма? Кто такой «индей», наконец? Недоработка редактора. Я бы его подправил. Хотя сам тогда не то чтобы работал барабанщиком, но в одном странном ансамбле периодически стучал по барабану большой палкой. Чтобы все прочие недомузыканты функционировали в едином ритме. А когда они в этот ритм входили — и уже при всём желании не могли из него выйти, — позволял себе лупить по барабану абы как. Самое близкое мне стихотворение — про

Душа моя рада всякому гаду

Есть у меня заветное одно местечко ― под Калугой на речке Суходрев. Сяду над излучиной, сзади сосновый бор, слева поле, справа между ивами змеится русло ― лёгкий ропот воды. Ни души. Только прошумит вдали электричка, да редко пройдёт рыбак. Смотрю вниз ― река делает здесь крутой поворот, подтачивает высокий глинистый берег, в котором зияют ласточкины норы, и скрывается за другим поворотом. И тогда всякий раз приходят на ум эти строки: Вот сидим мы, дурачки, ― Нежить, немощь вод. Зеленеют колпачки Задом наперёд... Такой своеобразный у меня «дауншифтинг». Правда, блоковские герои-чертенята сидели-то «на мху посреди болот»: Это Вечность Сама снизошла И навеки замкнула уста. Ну да: в болоте уже замкнула, а в речном потоке ещё шепчется. Я бы се

«Вакуумная поэзия». Памяти авангардистки из «Уктусской школы»

Я ехал в поезде из Бреста в Москву и получил эсэмэску: Анна Таршис 25.06.1942 — 10.03.2014 Евгений Это как раз 10 марта было. Смерть — дело такое. Переживание былой общности, в обычные дни спящей, а тут вдруг неожиданно обнаруживающейся. В поезде его разделить не с кем. Чувствуешь себя тюфяком, перемещаемым помимо твоей воли. Соседки спорят, в Варшаве или в Бельцах покупать неизвестные мне торговые марки. Может, это аберрация восприятия, но во времена моего детства в Свердловске жило энное количество, по нынешним меркам, титанов. Фонтанировавших энергией и перебаламутивших всех попадавшихся в их орбиту людей, у которых такой энергии не было, зато имелась пустота в головах. После распада СССР люди с энергией пошли, видимо, в бизнес, а тогда они были подвальными

Стихотворение, не вошедшее в полное собрание сочинений Александра Ерёменко

Стихи поэта Ерёменко я читал больше всех остальных жителей планеты Земля. Получилось это вот как. У меня есть друг Женя Касимов. Литератор. Всех других литераторов он делит на хороших и плохих. Хорошие — те, с кем ему довелось выпивать в годы учёбы в Литературном институте, плохие — это все прочие. И вероятно, больше всего Касимов выпивал с Сашей Ерёменко, потому как считал его самым лучшим поэтом и своим лучшим другом. Поэтому, когда жена Ерёменко Галя, тоже, кажется, окончившая Литинститут, стала риэлтором и заработала много денег, она решила издать книгу мужа и заказала её Жене. Надо объяснить, что это была непростая книжка. Все собранные по сусекам стихи Ерёменко занимали одну десятую часть. А девять десятых — комментарии о промелькнувших в них «пере

В Москве с аншлагами прошли очередные гастроли «Коляда-театра». Основатель и руководитель театра написал для «Культпросвета» про «Евгения Онегина»

...Татьяна (русская душою, Сама не зная почему) С её холодною красою Любила русскую зиму, На солнце иней в день морозный, И сани, и зарею поздной Сиянье розовых снегов, И мглу крещенских вечеров. Я помню, как в детстве в селе Пресногорьковка, где я родился, я впервые прочитал «Евгения Онегина» и меня поразили именно эти строчки. Мне показалось, что это написано про нашу деревню. Наш дом стоял на краю села, и зимой его заносило снегом по самую крышу. Перед домом расстилалась безграничная степь, и утром или вечером, когда солнце вставало или садилось, снег в степи сиял и сверкал. И теперь, когда я читаю эти «сиянье розовых снегов и мглу крещенских вечеров», я сразу вспоминаю детство и свою деревню. Видимо, Пушкин это написал о каждом из нас: ве

«Изречение Мельхиседека» Константина Батюшкова: стихотворение, написанное на пороге безумия, в минуту ясного ума

В тридцать четыре года Батюшков сошёл с ума и в этом состоянии прожил ещё столько же. Это общеизвестно, но мало кто помнит, что болезнь имела наследственный характер. Мать поэта — Александра Григорьевна Бердяева — сошла с ума вскоре после рождения сына Константина. О том, что родовое безумие может постичь и его, Батюшков не мог не думать. Он жил с этим, как жил с осознанием отмеренного конца, например, Чехов. И всю жизнь стихами словно болезнь заговаривал. Но ход времени и, в особенности, война 1812 года, превратившая поколение сентиментальных романтиков в разбитое поколение, сделали своё дело — Батюшков спятил. Последним стихотворением, написанным в период «сползания» в безумие, в минуту ясного ума, было «Изречение Мельхиседека» (1821). Н